Лоис Буджолд - Гражданская кампания [= Мирные действия]

Майлз задумчиво посвистел сквозь зубы.

— Твою, если я их попрошу, но с них станется сделать это так, чтобы максимально поддержать версию прикрытия. Именно так они классифицируют на этой неделе в своих умишках эту клевету насчет убийства. Я практически не осмеливаюсь ничего предпринимать. Боюсь сделать только хуже. И мне очень хотелось бы знать… Не рассчитывал ли кто-нибудь именно на такой поворот событий?

— Я знаю, что это Алекс дергает Бэзила за ниточки. Ты считаешь, что Алексом, в свою очередь, тоже кто-то манипулирует, пытаясь вынудить тебя допустить какой-то промах?

Если это так, то тогда она сама автоматически превращается в последнее звено, за которое тайные враги Майлза могут утащить его на дно. Ужасающее открытие. Но только если она — и Майлз — сделают то, на что и рассчитывает враг.

— Я… хм… Возможно. — Он нахмурился. — Все же, думается мне, будет куда лучше, если твой дядя сам все это уладит, тихо, по-семейному. Он по-прежнему намерен вернуться с Комарры к свадьбе?

— Да, но только если его так называемые «мелкие технические детали» не окажутся сложней, чем он думал.

Майлз сочувственно поморщился.

— Значит, никаких гарантий. — Он помолчал. — Округ Форбреттенов, а? Если придется вмешиваться, то я спокойно могу попросить Рене Форбреттена об услуге, чтобы он все… э… утряс. Ты сможешь миновать магистрат и обратиться прямо к нему. И мне не придется обращаться к СБ, да и вообще возникать на горизонте. Правда, если к тому времени округ перейдет к Сигуру, то ничего не выйдет.

— Мне бы не хотелось до этого доводить. Не хочу, чтобы Никки вообще тревожили. Ему и так кисло пришлось. — Катриону трясло, и она не могла понять, то ли от страха, то ли от ярости, то ли от ядовитой комбинации того и другого.

Майлз встал, подошел, несколько неуверенно сел рядом с ней на ореховый сундук.

— Так или иначе, все это закончится. Через два дня в Совете графов состоится голосование по обоим спорным округам. Как только голосование пройдет, все политические мотивы раздувать эту историю с обвинением в убийстве исчезнут, и слухи начнут таять. — Все это звучало очень утешительно, не добавь он: — Я надеюсь.

— Мне не следовало предлагать налагать на тебя карантин до окончания моего годичного траура. Надо было сперва попробовать заставить Бэзила согласиться на Зимнепраздник. Я слишком поздно это сообразила. Но я не могу рисковать Никки, просто не могу. Не сейчас, когда мы зашли так далеко и так много пережили.

— Ну-ну, ш-ш! Думаю, твои инстинкты правильные. Мой дед часто повторял старую кавалерийскую присказку «по неверной поверхности нужно ступать как можно легче». Мы просто ненадолго ляжем на дно, чтобы не нервировать бедолагу Бэзила. А когда твой дядя вернется, он быстро приведет этого парня в чувство. — Майлз покосился на нее. — Или ты просто не станешь со мной встречаться целый год, а?

— Мне это ужасно не понравится, — призналась Катриона.

— А! — Уголок его рта пополз вверх. Чуть помолчав, он добавил: — Ну, значит, нам это не подходит.

— Но, Майлз! Я дала слово! Не хотела, но пришлось.

— Под давлением. Тактическое отступление — не такая уж плохая штука, если тебя внезапно атаковали, знаешь ли.

Во-первых, ты остаешься целым. Потом выбираешь удобную для тебя позицию. А затем контратакуешь.

Каким-то образом, не ее стараниями, бедро Майлза приблизилось к ее ноге, не касаясь, но ощутимо теплое и твердое даже сквозь два слоя одежды, черной и серой. Катриона не могла положить голову ему на плечо в поисках утешения, но могла обвить его талию и прижаться щекой к макушке. Это было бы так приятно, так успокаивающе. Я не должна этого делать.

Нет, должна. Сейчас и всегда…

Нет.

— Побит собственной репутацией, — вздохнул Майлз. — Я думал, что важно лишь твое мнение, Никки и Грегора. И начисто забыл о Бэзиле.

— Я тоже.

— Мой па выдал мне следующее определение: репутация — это то, что о тебе думают другие, а честь — это то, что ты знаешь о себе сам.

— Это то, что имел в виду Грегор, когда посоветовал тебе поговорить с отцом? Твой па — мудрый человек. Мне бы хотелось с ним познакомиться.

— Он тоже хочет с тобой познакомиться. Конечно, он тут же продолжил, поинтересовавшись, что я о себе думаю. У него есть этот… этот… глаз.

— По-моему… я знаю, что он имеет в виду. — Она могла бы обвить пальцами его руку, свободно лежащую на колене так близко от нее. Его рука наверняка твердая и надежная… Ты уже предавала себя прежде в тоске по касанию. Не смей. — В тот день, когда погиб Тьен, я перестала быть человеком, который принес и соблюдал данные на всю жизнь обеты, а стала человеком, который разорвал их и ушел. Мои обеты значили для меня все, или как минимум… я все на них променяла. И я до сих пор не знаю, напрасно я изменила своим обетам или нет. Я не думаю, что Тьен пошел бы вразнос той ночью, не шокируй я его заявлением, что ухожу от него. — Катриона немного помолчала. В комнате было удивительно тихо. Древние толстые каменные стены не пропускали городские шумы. — Я не та, что была прежде. И не могу возвращаться назад. Мне не очень нравится то, кем я стала. И все же я… еще держусь. Но понятия не имею, как стронуться с этой точки. Никто не дал мне карты, где указан путь.

— А! Вот в чем дело. — В тоне его не было ни йоты недоумения, а наоборот — понимание.

— К концу обеты оставались единственной моей частью, которую еще не сровняли с землей. Когда я попыталась поговорить об этом с тетей Фортиц, она заверила меня, что все в порядке, поскольку все считают Тьена ослом. Ты понимаешь… Это ведь не имеет никакого отношения к Тьену, святой он или монстр. Речь обо мне и моем мире.

— Чего ж тут трудного для понимания? — пожал он плечами. — По мне, так это совершенно очевидно.

Катриона повернула голову и посмотрела ему в лицо. Он смотрел на нее с терпеливым любопытством. Да, он действительно все понимает и все же не пытается утешить ее или убедить, что все это ерунда. Ощущение было такое, будто она открыла дверь, которую считала дверцей шкафа, а оказалась в другой стране, сияющей перед ее расширившимися глазами. Ой!

— Исходя из моего опыта, проблема с такого рода клятвами, как «лучше смерть, чем бесчестье», в том, что в результате в мире останется лишь два сорта людей: мертвецы и клятвопреступники, — заговорил Майлз. — Так что это проблема выживания.

— Да, — спокойно согласилась Катриона. Он знает. Он все знает, до той самой горькой точки в глубине души. Откуда он знает?